Лавр

Сначала он деревенский травник и лекарь Арсений, потом – псковский юродивый Устин, потом – монах Амвросий и, наконец, – отшельник Лавр. Неизменными остаются две вещи: неизбывное желание отмолить совершенный в молодости грех – невольный, но от того не менее тяжкий – и удивительный дар врачевания. Дар, который не только привлекает к нему простых людей, но и заставляет их забыть о своем страхе перед концом света, ожидаемым в 1492 году (7000 от сотворения мира). Куда менее предсказуемой оказалась форма, выбранная Водолазкиным для романа. Классическое, почти житийное повествование, когда герой плавно движется от детства к старости, решая попутно романные задачи, периодически прерывается выбросами в современность, в которых описывается немецкий летчик, разбомбивший возведенное на месте избы Арсения здание уездной ЧК в 1942 году, или печальная история робкого советского археолога 1960-х. А главное – ровный литературный язык то и дело разрывается неожиданными взбрыками. Подобно тому как Наполеон у Толстого в «Войне и мире» говорит то по-русски, то по-французски, юродивые и монахи у Водолазкина вставляют фразы на языке новгородских берестяных грамот и тут же попросту «растолковывают» их с помощью современного сленга. Казалось бы, «Лавр» должен оказаться дикой «вампукой», похлеще недавнего «Цветочного креста» Елены Колядиной. Но ничего подобного. Поскольку Водолазкин, в отличие от Колядиной, не просто интересуется древнерусской литературой, но и хорошо в ней разбирается, ему удается пройти по лезвию ножа, выдержав правильный баланс между дремуче-архаичным и сверхсовременным, ироничным и трагичным. В свое время именно соблюдение этого баланса вывело в бестселлеры не самый простой роман болонского профессора Эко «Имя Розы». Хочется пожелать петербургскому доктору филологических наук того же.